Цементная блондинка (Право на выстрел) - Страница 12

— Благодарю вас, ваша честь, — повторила она еще раз, а затем, повернувшись к жюри присяжных, сказала: — Леди и джентльмены. Все мы нуждаемся в нашей полиции. Все мы уважаем нашу полицию. Большинство полицейских — подавляющее их большинство — делают неблагодарную работу и делают ее хорошо. Полицейское управление является неотъемлемой частью нашего общества. Что бы мы делали, если бы не могли рассчитывать на полицейских, которые верно служат и защищают нас? Но не о том речь на сегодняшнем процессе. Я хотела бы, чтобы вы помнили это в ходе всех судебных слушаний. Они посвящены тому, как мы поступим, если один из полицейских нарушит правила, уложения и нормы, регулирующие работу полиции. То, о чем мы говорим, называется «полицейский-перерожденец». И улики неопровержимо докажут, что детектив Гарри Босх является именно таким перерожденцем, человеком, который однажды, четыре года назад, решил сам стать судьей, присяжными и палачом. Он застрелил человека, рассудив, что тот — убийца. Да, жуткий убийца-маньяк. Но в тот момент ответчик предпочел вытащить револьвер и выстрелить в мистера Нормана Черча, не имея никаких убедительных улик, которые это подтверждали бы.

Сейчас вы услышите от защиты обо всех так называемых уликах, которые, по словам полиции, доказывали, что мистер Черч был связан с этими убийствами. Но не забывайте, откуда взялись эти улики — от самой полиции — и когда они были обнаружены — уже после казни мистера Черча. Я думаю, нам удастся убедить вас в том, что эти так называемые доказательства как минимум сомнительны. Что они, в лучшем случае, притянуты за уши. И вам предстоит решить, являлся ли на самом деле мистер Черч — женатый отец двух маленьких детей, высокооплачиваемый работник авиационного завода — тем самым убийцей-маньяком, так называемым Кукольником, или полицейское управление просто сделало его стрелочником, козлом отпущения, пытаясь выгородить одного из своих сотрудников. Жестокая, несанкционированная и ненужная казнь безоружного человека.

Она продолжала, многословно рассказывая о кодексе молчания, существовавшем, как известно, в полицейском управлении, о богатой истории полицейской жестокости, о избиении Родни Кинга и мятежах. Каким-то образом по ее словам выходило, что все эти черные цветы выросли из семян, брошенных в почву Гарри Босхом, убившим Нормана Черча. До Босха доносились ее слова, но он уже не слушал адвоката. Глядя по сторонам, он внезапно встретился взглядом с одним из присяжных, но тут же отвел глаза. Это был его собственный способ защиты. У законников, присяжных и судьи уйдет по крайней мере неделя на то, чтобы разобрать по косточкам, что подумал и сделал он, Босх, всего за пять секунд. Чтобы выдержать это, сидя тут, в зале судебных заседаний, он должен быть сам по себе.

Погрузившись в собственные мысли, он вспоминал лицо Черча — перед самым концом, в квартире над гаражом на улице Гиперион. Они тогда тоже встретились взглядами. Глаза Босха столкнулись с глазами убийцы — темными, как этот камень на глотке Чэндлер.

— ...и даже если в тот момент он действительно пытался вытащить оружие, разве это меняет дело? — продолжала Чэндлер. — Кто-то выбил дверь. Кто-то с револьвером в руке. Разве можно осудить человека за то, что он, как утверждает полиция, полез за оружием — чтобы защитить себя! Аргумент, что он за чем-то полез, смехотворен, а то, что этим предметом оказался парик, делает случившееся еще более отвратительным. Он был хладнокровно застрелен. Наше общество не может с этим согласиться.

Босх опять отключился и подумал о новой жертве, которая, судя по всему, в течение нескольких лет пролежала в зацементированном полу. Он думал о том, было ли заявлено о ее исчезновении, есть ли у нее мать или отец, муж или ребенок, которые на протяжении всего этого времени ждали ее. Вернувшись оттуда, где было обнаружено тело, он рассказал об этом Белку, попросив его обратиться к судье Кейсу с просьбой отложить процесс, пока полиция не разберется с новой жертвой. Однако Белк отшил его, заявив, что чем меньше тот знает, тем лучше. Белк выглядел настолько напуганным возможными последствиями в связи с обнаружением еще одного трупа, что счел наилучшей тактикой делать обратное тому, что предлагал Босх. Теперь он стремился максимально ускорить процесс, чтобы тот закончился прежде, чем известие о страшной находке, связанной с Кукольником, станет достоянием гласности.

Час, выделенный Чэндлер для вступительной речи, подходил к концу. Все это время она только и говорила, что о полицейском управлении, сотрудники которого стреляют без разбора, и Босх подумал, что, возможно, она тем самым ослабила благоприятное впечатление, которое вначале ей удалось произвести на присяжных. На какое-то время она даже забыла про Белка, который, сидя рядом с Босхом, копался в собственном желтом блокноте и мысленно репетировал свою вступительную речь.

Белк был здоровенным мужчиной (как прикинул Босх, в нем было, наверное, килограммов сорок лишнего веса) и постоянно потел, даже здесь, в судебном зале, где было холодно из-за слишком сильно работающих кондиционеров. Еще во время отбора присяжных Босх размышлял, чему тот был обязан своей потливостью: чрезмерному весу или предстоящему сражению с Чэндлер перед лицом судьи Кейса. Белку вряд ли перевалило за тридцать, подумал Босх. Максимум пять лет назад он, видимо, закончил обычный юридический колледж, и вот уже вынужден противостоять Чэндлер.

Внимание Босха привлекло прозвучавшее вдруг слово «правосудие». Он понял, что Чэндлер начертала его на своем стяге и теперь совала чуть ли не в каждую фразу. В гражданском суде слова «правосудие» и «деньги» были синонимами, поскольку означали одно и то же.